Пшимановский, Я. Кудлатый сапер: рассказы. / Я. Пшимановский. - М. : Дет. лит., 1985. - 80 с. : ил. (6+)
КУДЛАТЫЙ САПЕР
Не знаю, как за полотном железной дороги, но на нашей стороне — от стекольного завода и до самого выгона за старой кирпичней, изрытого залитыми водой котлованами,— одним словом, на южной окраине города вожаком бездомных собак считался Кудлатый, называвшийся тогда чаще Разбойником. Его белый хвост крючком, словно боевое знамя, всегда реял впереди всей своры.
Днем собак почти не было видно. Они отсыпались после ночных похождений в зарослях одичавшего парка, за штабелями шпал или в лабиринтах давно остывшей огромной печи для обжига кирпича. А в сумерках появлялись неведомо откуда, и тогда хозяйки загоняли в курятники слишком самоуверенных петухов, а мальчишки обматывали проволокой крючки на дверках кроличьих клеток и голубятен.
Когда на земле царит мир и людям хватает хлеба, бездомную собаку встретишь редко, поскольку рано или поздно кто-нибудь ее приютит.
Но в годину войны, когда бомбы и снаряды рушат дома, а люди гибнут и голодают, то и для животных наступает трудная пора. Отощавшая и шелудивая свора Кудлатого росла год от года и все более уподоблялась волчьей стае. Люди подозревали даже, что собаки расправились с козой, которую хозяйка забыла пригнать на ночь с пастбища, а утром нашли там только рожки да ножки.
Одно время фашистские патрули, охранявшие железную дорогу от партизан, открывали огонь по своре, даже застрелили двух дворняжек и белого шпица, оставшегося без хозяина, путевого обходчика, который попал в концентрационный лагерь Освенцим. Но вскоре пальба была запрещена, так как тревога оказывалась ложной и примчавшиеся на грузовиках солдаты в касках, с пулеметами и минометами, ничего не обнаруживали, кроме теней, метавшихся с лаем в лучах автомобильных фар.
Так было до лета 1944 года, а после освобождения за одну неделю вся собачья орава определилась по дворам. Война шла к концу, люди ободрились, начали обстраиваться, налаживать свое хозяйство и обзаводились четвероногими сторожами.
К осени Кудлатый остался один. То ли никому он не приглянулся по причине своей несуразной внешности, то ли был слишком недоверчив и не желал надевать ошейник. Так или иначе, он по-прежнему днем отсыпался неведомо где, а ночами проверял, что нового произошло в городе, и подкреплялся теперь уже главным образом возле полевых кухонь остатками каши или гуляша.
Я думаю, что сам комендант города не знал точнее его размещения воинских частей, а интендант — где лучше готовят: у пехотинцев, танкистов или артиллеристов. Он знал даже, когда офицеры получали дополнительный паек, поскольку вылизывал консервные банки.
Ни повара, ни местные жители не видели Кудлатого и постепенно стали забывать его. Сын путевого обходчика Франек, который подыскивал замену своему погибшему шпицу, попытался было его приманить, но тот никого к себе не подпускал. Он теперь был сытый, ребра больше не торчали, но по-прежнему поблескивали в его глазах разбойные, недобрые огоньки и ерошилась шерсть, облепленная репьями и пятнистая, как маскхалат разведчика.
— Совсем одичал пес за войну,— решил Франек. Вскоре он ушел добровольцем в армию, которая готовилась окончательно изгнать фашистов из Польши.
Теперь каждый, у кого были глаза, видел, что Гитлеру каюк. С поздней осени к Висле двигались танки, мощная артиллерия сосредоточивалась в прибрежных лесах, подходили все новые и новые роты и батальоны, советские и польские. Городские мальчишки взапуски рассказывали друг другу о новых видах вооружения, которые им удалось подглядеть.
— Скорострельные зенитки видал? С раструбами на концах стволов.
— Большие пушки в Мироновских горах — это гаубицы.
Говорят, стреляют прямой наводкой и по закрытым целям...
— А за стогами под брезентом «катюши». Такая, брат, как шарахнет шестнадцать ракет сразу...
— А тяжелые САУ видел? Целый дивизион!
— САУ?
— Так называются. САУ — самоходная артиллерийская установка, бронированная, на гусеничном ходу и с большущей пушкой.
Кудлатый, которого вскоре будут звать Пестрым, тоже знал о новых видах вооружения, но его не волновала концентрация войск, вплоть до той самой ноябрьской ночи, когда приехала на грузовиках рота, совершенно непохожая на другие. Пес учуял ее, благо нюх у него был как у настоящего сеттера, когда она выгружалась возле полуразрушенной усадьбы садовника на самой окраине города. Сначала струхнул, а потом настолько заинтересовался, что рассвет застал его, едва замаскированного редким бурьяном на краю вспаханного поля. Впрочем, Кудлатый знал, что, благодаря туманной дымке и моросящему дождю, который глушил запахи, он в любую минуту запросто улизнет, никем не замеченный. Пес весь дрожал от холода и нетерпения, но все же не уходил. Дожидался той минуты, когда сможет увидеть собственными глазами всю роту. Наконец, по приказу командира, невысокого, но голосистого, под облетевшими яблонями застыли в четком строю три взвода. Каждый взвод состоял из трех отделений, а в отделении было сколько людей, столько и собак. Люди стояли по команде «смирно», а собаки, все одинаковой породы, овчарки, которых у нас часто называют волкодавами — каждая у левой ноги своего проводника,— замерли настороженные, готовые ринуться вперед.
Потом отделения разошлись парами по жухлой траве пустыря и начали вытворять такое, что у Кудлатого шерсть поднялась дыбом, и он даже забыл о надоедливой блохе. А происходило вот что: солдаты отдавали короткие команды, а овчарки, спущенные с поводка, вместо того чтобы бегать кто где захочет, кусаться и лаять, исполняли их послушно и молча, отзываясь только на окрик «голос!».
Вдруг один из солдат, высокий и смуглый, швырнул палку. И приказал:
— Апорт!
Овчарка рванулась вперед, схватила палку зубами и вернулась к хозяину.
— Давай. Хорошо.
Овчарка отдала без колебания, хоть это и была теперь ее собственная находка. Кудлатый презрительно оскалился. Он ни за что не отдал бы.
Солдат размахнулся и, изменив направление броска, швырнул палку прямо в бурьян. Овчарка побежала вприпрыжку, вдруг почуяла чужой запах и, невольно притормозив всеми четырьмя лапами, поскользнулась на сырой глине. В тот же миг Кудлатый тяпнул ее за ухо.
Услыхав жалобный вой, вся четвероногая часть отделения кинулась на помощь пострадавшей, и не успел Кудлатый опомниться, как перед ним сомкнулось зловещее полукольцо обнаженных клыков. Он зарычал, не трогаясь с места. Было это не столько проявлением смелости, сколько результатом трезвой оценки ситуации: при попытке к бегству он был бы неминуемо растерзан. И поэтому предпочитал пасть в бою, впившись зубами в горло противника.
— Фу! Фу! — кричали подбегавшие солдаты.
Произошло нечто для него непостижимое. Готовые к прыжку овчарки присмирели и отпрянули. Пострадавшая оглянулась, словно хотела спросить, что ей делать. Кудлатый воспользовался случаем, сделав какое-то невероятное полусальто, перемахнул через бурьян и, сколько было сил в кривых лапах, бросился наутек. Овчарки погнались за ним, отстав не более чем на пять метров.
— Фу! Ко мне! — закричали люди, и четвероногие, заметно сбавив темп, одна за другой остановились. Явно недовольные, они все же послушно повернули к своим проводникам, отказавшись от погони и мести.
Кудлатый пересек поле, сбежал вниз, к пруду, попетлял в тростнике, чтобы запутать след, и вволю напился. Потом проверил, нет ли кого поблизости, пробрался к пролому в стене старой кирпични и исчез в сумрачных недрах огромной печи. В самом низу, подальше от сквозняка в вентиляционных трубах, за кучей битого кирпича, обрушившегося со свода при бомбежке, когда-то прятались цыгане, потом парашютист с рацией. А теперь этим логовом владел Кудлатый, он спал на обрывках ватника, все еще слегка пахнущего ружейным маслом, возле двух неиспользованных мин, для которых не хватило детонаторов.
Любой из нас, пережив подобную передрягу, долго бы не мог уснуть. Но Кудлатый после бессонной ночи только рявкнул на пищавшую под потолком летучую мышь, чтобы призвать ее к порядку, и задал храпака.
Проснулся он раньше обычного от голода. Более суток Кудлатый ничего не ел, так как предыдущую ночь пронаблюдал за выгрузкой и размещением собачьей роты. Часов у него не было, чтобы справиться о времени, а дневной свет сюда не проникал. В кромешной тьме он пролез сквозь завал, преодолел хитросплетение воздухопроводов и вереницу топок. И только у пролома на него полыхнуло красноватым отблеском, в котором мельтешили раздуваемые сквозняком пылинки. Он бросился навстречу свету и выскочил наружу, совершенно ослепленный. Еще ничего не видя, он почувствовал сильный запах человека и собаки. Инстинктивно прижался к стене и ждал, когда глаза привыкнут к солнцу.
— Привет! Долгонько мы с Доном тебя дожидались. Все- таки вылез. Вот ты каков: туловище боксера, лапы таксы, хвост как у шпица, башка сеттера и жутко лохматый. Не бойся, мы сами боимся, как бы ты нам другое ухо не прокусил...
Голос у человека был тихий, спокойный. И хоть Кудлатый не понимал слов, почувствовал, что опасность ему не угрожает... Солдат сидел в добрых пяти шагах от пролома в стене, на брошенном немцами ящике из-под мин, а рядом с ним — овчарка в полной боевой готовности.
— Ну и как, бродяга? — заговорил человек, щуря раскосые глаза.— Подружимся? Будешь дружить с нами, бесхозный?
Меня зовут Асанбек, а тебя?
Кудлатый видел все лучше и вне всяких сомнений узнал собаку, которую вчера куснул, и солдата, который швырял на пустыре деревянную палку и приказывал ее приносить. Воспоминание невольно заставило его предостерегающе зарычать и оскалиться.
— Конечно,— кивнул человек.— Так сразу дружбы не заведешь. Сначала надо познакомиться, привыкнуть друг к другу. Тебе к нам, нам к тебе. Как думаешь, Дон, поладим с этим чудищем?
Увидав, что хозяин встает, овчарка поднялась, помахала хвостом и подошла поближе к Кудлатому, чтобы его обнюхать.
Проводник натянул поводок.
— Рядом,— скомандовал он и увел собаку.
Они ушли, оставив жестянку из-под консервов, полную жирной каши с мясом. Кудлатый сперва удостоверился, что поблизости уже никого нет, потом обнюхал пищу, опасаясь подвоха. Наконец, съел все дочиста и долго еще вылизывал жестянку, катая ее с грохотом по земле.
...На следующий день к вечеру, хоть голод к этому его и не вынуждал, он также встал со своей подстилки, подкрался к пролому и осторожно принюхался. Да, те двое были близко. Он мог запросто избежать с ними встречи, поскольку старая печь, как и любое настоящее убежище конспираторов, имела несколько выходов. Вдруг человек в военной форме сегодня настроен иначе, недоволен, что каша съедена, или пожелает отомстить за прокусанное ухо своей овчарки.
Притаившийся барбос долго размышлял, не зная, как ему поступать. Внезапно из недр печи подул ветерок, и овчарка заскулила, докладывая, что почуяла четвероного собрата.
— Вылезай, вылезай,— сказал Асанбек миролюбиво,— потолкуем. Ты, значит, со щенков живешь сам по себе, как серый волк скитаешься. Никто тебя не приласкал, не сказал доброго слова. Все о тебе знаю. Мне мальчик с переезда рассказывал...
Ко мне, Разбойник! — добавил он властно.
Кудлатый неторопливо вылез. Не потому, что велели, и не в надежде получить такую же самую порцию, как вчера. Ему просто хотелось видеть смуглое лицо солдата и лучше слышать звучание его голоса.
Как и было обещано, посидели, потолковали, а потом Асанбек и Дон прогуливались рядом, проделывая довольно странные вещи. Овчарка садилась, ложилась и бегала по команде, ползала, услыхав слово «Ползи». Потом, как и в первый раз, приносила брошенную палку. И всякий раз после выполнения команды человек говорил ей «хорошо» или «хорошо, Дон», а порой гладил по голове, лез в карман и угощал кусочком вареного мяса.
Кудлатый наблюдал все это с любопытством, но и мысли но допускал о том, чтобы подражать Дону. Он был свободен, независим и не намеревался слушаться чьих-либо приказов. Те двое отходили довольно далеко и возвращались.
— Ко мне! — вдруг произнес солдат и направился прямо к нему.
Кудлатый, понимая, о чем речь, машинально сделал два шага вперед.
— Хорошо,— услыхал он и увидал перед своим носом руку с кусочком мяса.— Хорошо,— повторил человек и другой рукой коснулся его всклокоченной, грязной шерсти.
Это было уже слишком. Кудлатый мотнул головой, щелкнул зубами. Почуяв запах крови, весь напрягся, готовый к прыжку. Он знал, что люди не позволяют кусаться безнаказанно. Овчарка кинулась к нему, чтобы заступиться за хозяина.
— Фу! — одернул ее солдат и здоровой рукой схватил за ошейник.— Сидеть, Дон. Садись, тебе говорят. Никаких самосудов — ведь этот дикарь не понимает, что делает...
Человек присел на ящик из-под мин, а овчарка у его левой ноги. Асанбек разорвал зубами прорезиненную оболочку перевязочного пакета, который выдавался каждому фронтовику, и забинтовал себе левую руку. Потом молча встал и ушел, снова оставив порцию каши с мясом.
Кудлатый принюхивался к ней и раздумывал дольше, чем в первый раз. Наконец, съел, но уже не с таким аппетитом, как вчера. Его не оставляли странная тревога и раздражение, которые прошли только ночью, когда он догнал, растерзал и целиком слопал одичавшего кролика. Что ж, бывает, и люди, недовольные собой, вымещают свой гнев на тех, кто послабее.
На следующую встречу пес не явился. Асанбек велел Дону остаться снаружи, а сам, пригнувшись, полез через пролом в старую печь.
— Это я на тебя должен обижаться, а не ты на меня, разбойник этакий...— миролюбиво приговаривал он басом.
Через месяц в роте произошел несчастный случай: во время отработки поиска взрывных устройств одна из собак наткнулась не на учебную мину — коробку, наполненную песком,— а на оставленный фашистами настоящий заряд тротила. Привлеченная резким запахом смазки и ржавого металла, она проявила неосторожность и погибла.
— Новой собаки не получим,— сказал осиротевшему проводнику лейтенант, который командовал ротой.— Будете помогать старшине. Еще не начали действовать, а уже понесли потери.
— Товарищ командир,— обратился к нему Асанбек,— тут есть одна подходящая собака...
— Где?
— Я приведу.
Когда вечером он привел кандидата в саперы, солдаты дружно рассмеялись. Ведь Кудлатый, хоть и был он вымыт и расчесан, все же оставался беспородным.
— Что за сборная солянка? — съязвил лейтенант.— И до чего же пестрый, прямо в глазах рябит.
— Не буду с ним работать. Разве такого научишь,— обиженно сказал проводник, потерявший овчарку. — Уж лучше картошку чистить на кухне.
— Откуда знаешь, что не научится? — спросил Асанбек, щуря раскосые глаза.— Может, у него сила боксера, чутье сеттера, настойчивость шпица, а ум таксы?
— А вдруг все наоборот? — улыбнулся лейтенант и сделал многозначительную паузу.
Асанбека задели за живое шутки друзей. Он еще раз взглянул на своего нового друга. Кудлатый спокойно стоял на кривых лапах, чуть помахивая мохнатым, лихо закрученным хвостом, и, склонив на бок умную рыжую голову, морщил лоб, стараясь понять, что от него хотят эти люди.
— Могу отдать Дона, а себе возьму этого, как вы сказали, Пестрого. Не всякий хороший офицер вышел бы победителем на конкурсе красоты.
— Отставить шуточки, рядовой Асанбек! — осадил его командир, поправляя портупею.— На что же способен ваш любимец?
Пестрый по натуре был тщеславен и любил, когда им восхищались,— благодаря этой своей слабости он и стал вожаком бродячей стаи. К тому же ему нравился Асанбек, который, в отличие от других людей, не кричал, не наказывал и, даже когда был вправе сердиться, сохранял спокойствие. Впрочем, все, чему от него научился, было проще простого: только следи за соответствующими взмахами руки да подбегай, садись, ложись или ползи. Короче говоря, испытание прошло успешно, и хоть проводник не проронил ни слова, объясняющего значение того или иного жеста, все команды были выполнены безукоризненно.
— Циркач,— буркнул лейтенант, но, чтобы не показалось, будто бы он зря сомневался в способностях барбоса, добавил: — Неизвестно, какое у него чутье и сможет ли он обнаруживать мины?
— Известно,— возразил Асанбек.
— Проверял?
— Я научил.
— Тогда проверим.
На вспаханном поле, за поросшей бурьяном межой, солдаты закопали в землю металлическую коробку с грозной надписью «мина» и заровняли все следы граблями. Потом лейтенант вызвал Асанбека с испытуемым и показал, какой ширины полосу следует им разминировать.
— Ищи,— сказал Асанбек собаке и, когда уже подходили к меже, повторил тихо:— Ищи, не подведи меня.
Пес, уже зная по опыту о безразличии своего опекуна даже к кроличьим следам, понял, что речь может идти лишь о металлических предметах, смазанных оружейным маслом. Он убедился в этом еще в начале дрессировки, когда одну за другой приволок из своего логова обе мины и удостоился похвалы. Теперь он шел, опережая проводника, и ловил всевозможные запахи земли, которые гнал ему навстречу легкий ветерок. Долго не было ничего интересного, но вот Кудлатый остановился в нерешительности, а его проводник поднял с земли погнутый диск от автомата.
— Хорошо,— сказал Асанбек.— Ты прав, но не это нам нужно. Ищи.
Чуть подальше пес обнаружил то, что требовалось. Запах был сильный, отчетливый, и пес стал как вкопанный на трех лапах, подняв переднюю правую и нацелив нос вперед. Солдат поблагодарил его, почесал у него за ухом и быстро откопал учебную мину.
— Хорошо, молодец! — закричали все саперы, подбегая к ним.
И тут случилось такое, что не только едва не перечеркнуло шансы Кудлатого сделаться сапером, но могло окончиться его гибелью. Он вообразил, что спешащие к нему люди намерены отобрать у него добычу, которая принадлежит по праву только ему и Асанбеку. Схватил находку в зубы и пустился наутек, к сожалению, в сторону вокзала...
Вы, конечно, догадываетесь, что сказал полковник, комендант города, когда ему доложили о собаке, бегавшей по путям, забитым воинскими эшелонами, с миной в зубах.
— Но ведь там была надпись,— оправдывался командир саперной роты, вытягиваясь в струнку.— И таким образом, товарищ полковник, каждый мог догадаться, что мина учебная, не настоящая...
— Да за такие выходки под арест! — крикнул военный комендант.
— Барбоса? — удивился лейтенант,— Он же еще не мобилизован, не зачислен в штат подразделения.
— Я все ваше подразделение вместе с барбосами выгоню в лес!
— У нас одни овчарки,— уточнил огорченный лейтенант, прикидывая про себя, что скажет рядовому Асанбеку, когда вернется.
На всякий случай Пестрого спрятали в подземельях старой кирпични, пока не уляжется буря. Миновала она быстро, поскольку начался снегопад, лед сковал Вислу, войска перешли в наступление, и у каждого солдата работы было выше головы, особенно у саперов.
Пестрого, конечно, мобилизовали. Не пропадать же впустую такому редкому таланту! Многие варшавяне видели рассветной порой, как он шагал вместе с саперной ротой, в первой тройке на правом фланге, на разминирование, ведомый Асанбеком, которому было присвоено звание младшего сержанта. А те из гражданских, что были посмелее, выглядывая из выгоревших оконных проемов верхних этажей, наблюдали, как Пестрый осторожно переступал на своих коротких лапах по каменному крошеву, принюхивался и, обнаружив глубоко зарытую мину, делал стойку, словно почуял дичь.
Тогда начинал действовать Асанбек. Он разгребал щебень и извлекал из мины детонатор. А если корпус попадался проржавевший или система была незнакомая, подцеплял мину крюком и дергал за веревку из укрытия. Взрывное устройство срабатывало, и таившаяся в нем смерть, злясь, что ей никого не удалось убить, выла в воздухе осколками и рассеивалась по ветру тучей едкой пыли.
— Видал? Снова мы с тобой смерть перехитрили, а не она нас,— говаривал тогда Пестрому довольный Асанбек.— Скоро Гитлеру капут, а после войны приедешь ко мне в Казахстан погостить. Там никаких мин нет, а есть огромное озеро Балхаш, высокие горы Алатау и степь такая широкая, что перебежать ее жизни не хватит.
Пестрый, который прежде звался Разбойником или Кудлатым, внимательно слушал, морща лоб, словно прикидывая, далеко ли Балхаш от Вислы.