НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ ГУМИЛЕВ
Даты жизни: 3 апреля 1886 – 26 августа 1921
Место рождения: город Кронштадт
Русский поэт Серебряного века, прозаик и переводчик
Известные произведения: «Далеко, далеко на озере Чад», «Капитаны», «Путь конквистадоров»
Поэт, легенда о жизни которого во многом была реальностью и сыграла не меньшую роль в его славе, чем сами стихи.
Стихи Гумилева нельзя рассматривать в отрыве от его жизни – детства в Царском Селе, перипетий неразделенной любви, африканских путешествий, Первой мировой воны, на которой он получил два Георгиевских креста. И погиб он, как герой собственных баллад, - бросив вызов варварству. Став жертвой большевистского террора, Гумилев открыл своим именем список великих русских поэтов, уничтоженных коммунистами.
Николай Степанович Гумилев родился 3 (15) апреля 1886 года в Кронштадте. По выходу отца (морского врача) в отставку, семья переехала в Царское Село, оттуда в Тифлис, а в 1903 году снова вернулась в Царское Село и обосновалась там окончательно.
В детстве Гумилев часто болел, врачи даже отмечали его особую чувствительность и впечатлительность. Приступы головной боли преследовали его до ранней юности. В одной из стихотворений Гумилев пишет о себе:
…Некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
«Память», 1921
Насчет дождя не совсем выдумка. Мать Гумилева уже после его смерти говорила друзьям поэта, что он в детстве удивительно точно предсказывал погоду, а однажды, в дождь, вышел на крыльцо, стал что-то шептать – и дождь прекратился!
Первое стихотворение Гумилева было напечатано в сентябре 1902 года в газете «Тифлисский листок».
Первую книгу стихов, «Путь конквистадоров», изданную на средства родителей, Гумилев опубликовал в 1905 году будучи еще гимназистом. Сборник попал на глаза Брюсову, и мэтр доброжелательно отметил ряд, на его взгляд, удачных образов.
В 1907 году Гумилев уехал в Париж. Он слушал лекции в Сорбонне, изучал стихотворную технику, стараясь выработать собственную манеру. Требования молодого Гумилева к стиху – энергия, четкость и ясность выражения, возвращение первоначального смысла и блеска таким понятиям, как долг, честь героизм. Сборник, изданный в Париже в 1908 году, Гумилев назвал «Романтические цветы». Валерий Брюсов так писал по поводу этого сборника: стихи Гумилева «теперь красивы, изящны и, большею частью, интересны по форме».
Герои «романтических цветов» резко и выпукло очерчены:
Капитан кричит и суетится,
Слышен голос гортанный и резкий,
Меж снастей видны смуглые лица
И мелькают красные фрески.
В сентябре 1908 года Гумилев вернулся на родину. Но на месте ему решительно не сиделось. И вскоре он отправился в двухмесячную поездку в Египет.
9 ноября он вновь в Царском Селе. Привыкнув быть организатором и заводилой, он собирает у себя литературные вечера и опять затевает собственный журнал – «Остров», который лопнул на втором номере. Но энергичного и одаренного поэта это не остановило. Вскоре он знакомится с поэтом и критиком Сергеем Маковским, вместе с которым он издает новый журнал «Аполлон» - один из интереснейших русских литературных журналов начала века.
25 апреля 1910 года Гумилев женился на Анне Андреевне Горенко (Ахматовой). Свадебное путешествие они совершили в Париж. В декабре 1909 года Гумилев впервые поехал в столь любимую им заочно тропическую Африку. Вернувшись, он издал сборник «Жемчуга» (1910 г.).
В 1911 году у Гумилевых родился сын Лев, будущий известный ученый. В том же году Гумилев организовал «Цех поэтов», в недрах которого возникло новое направление в русской поэзии — акмеизм.
«Для внимательного читателя, — писал Гумилев в статье «Наследие символизма и акмеизм», — ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает. На смену символизму идет новое направление, как бы оно ни называлось, акмеизм ли (от слова акмэ — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора) или адамизм (мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь), во всяком случае, требующее большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем то было в символизме. Однако чтобы это течение утвердило себя во всей полноте и явилось достойным преемником предшествующего, надо, чтобы оно приняло его наследство и ответило на все поставленные им вопросы. Слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом...»
Именно с акмеистами в русский стих возвращается упоение реальным пейзажем, вкусом, запахом. Как бы ни были непохожи друг на друга акмеисты, всех их роднило желание вернуть слову его первоначальный смысл, наполнить его конкретным содержанием.
Глубоко веря в силу ремесла, Гумилев и поэтической работе придал строго цеховую форму. Во главе «Цеха поэтов» стояли синдики - уже сложившиеся мастера — Гумилев и Городецкий. Им помогал стряпчий Д.В. Кузьмин-Караваев. Синдикам, поочередно проводившим заседания, всецело подчинялись подмастерья. Они обязаны были работать над своими произведениями, не проявляя никакого своеволия и слушаясь синдиков. Кроме акмеистических журналов «Гиперборей» и «Аполлон», подмастерья нигде не могли печатать свои вещи без специального разрешения.
Первая акмеистская книга Гумилева – «Чужое небо» (1912 г.). Ее автор – строгий, мудрый, отказавшийся от многих иллюзий поэт. Но главное – эта книга на самом деле говорит уже не столько об Африке или Европе, сколько о России, которая прежде в его стихах присутствовала довольное редко. Без стихов о России не обходятся и его последующие сборники «Колчан (1915 г.)», «Костёр» (1918 г.), «Огненный столп» (1921 г.). Гумилев с его трезвым, сугубо рациональным умом, мог в своем сознании отделить Россию бунтарскую от богатого, могучего и патриархального Российского государства.
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.
«Старые усадьбы» (1913 г.)
«Они» - жители глубинной России. Не менее искренне восхищение старой, деревенской Россией в стихотворении «Городок» (1916 г.):
Крест над церковью взнесен,
Символ власти ясной, Отеческой,
И гудит малиновый звон
Речью мудрой, человеческой.
Дикость и самозабвенность, стихийность русской жизни представляются Гумилеву бесовским ликом его родины.
Путь этот – светы и мраки,
Посвист разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
«Мужик» (1917 г.)
Этот бесовский лик Росси иногда заставляет Гумилева поэтически любоваться им (как в пронизанном предчувствием великой бури стихотворении «Мужик», которое явно навеяно образом Григория Распутина). Однако чаще такая Россия – дикая, зверская – вызывает у него отторжение и неприятие:
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая Божьего пути.
……………………………
Вот ты кличешь: «Где сестра Россия,
Где она, любимая всегда?»
Посмотри наверх: в созвездью Змия
Загорелась новая звезда.
«Франция» (1918 г.)
Но Гумилев видел и другой, ангельский лик России – Россию монархическую, твердыню православия и вообще твердыню духа, мерно и широко движущуюся к свету. Гумилев верил, что его родина может, пройдя очистительную бурю, засиять новым светом.
Знаю, в этом городке –
Человечья жизнь настоящая,
Словно лодочка на реке,
К цели ведомой уходящая.
«Городок» (1916 г.)
Такой очистительной бурей казалась Гумилеву Первая мировая война. Отсюда и убежденность в том, что он должен быть в армии. Впрочем, к такому шагу поэт был подготовлен всей своей жизнью, всеми своими взглядами.
В августе 1914 года, в самом начале войны, Гумилев вступил вольноопределяющимся, «охотником», как тогда принято было говорить, в лейб-гвардии Ее величества уланский полк, входивший в состав 2-й гвардейской кавалерийской дивизии конницы хана Нахичеванского. Авантюризм, желание испытать себя близостью опасности, тоска по служению высокому идеалу (на этот раз - России), по гордому и радостному вызову, который воин бросает смерти – все толкало его на войну. Окопные будни он умудрялся воспринимать романтически:
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
«Наступление» (1914 г.)
Впрочем война отплатила ему взаимностью: он ни разу не был ранен (хотя и часто простужался), товарищи его обожали, командование отмечало наградами и новыми чинами, а женщины – подруги и поклонницы – вспоминали, что мундир шел ему больше, чем гражданский костюм.
В «Записках кавалериста», регулярно появлявшихся с февраля 1915 по январь 1916 года в газете «Биржевые ведомости», Гумилев подробно рассказывал о виденном на фронте.
«Вдруг ползущий передо мной остановился, и я с размаху ткнулся лицом в широкие и грязные подошвы его сапог. По его лихорадочным движениям я понял, что он высвобождает из ветвей свою винтовку. А за его плечом на небольшой, тесной поляне, шагах в пятнадцати, не дальше, я увидел немцев. Их было двое, очевидно, случайно отошедших от своих: один — в мягкой шапочке, другой — в каске, покрытой суконным чехлом. Они рассматривали какую-то вещицу, монету или часы, держа ее в руках. Тот, что в каске, стоял ко мне лицом, и я запомнил его рыжую бороду и морщинистое лицо прусского крестьянина. Другой стоял ко мне спиной, показывая сутуловатые плечи. Оба держали у плеча винтовки с примкнутыми штыками. Только на охоте за крупными зверьми, леопардами, буйволами, я испытал то же чувство, когда тревога за себя вдруг сменялась боязнью упустить великолепную добычу. Лежа, я подтянул свою винтовку, отвел предохранитель, прицелился в самую середину туловища того, кто был в каске, и нажал спуск. Выстрел оглушительно пронесся по лесу. Немец опрокинулся на спину, как от сильного толчка в грудь, не крикнув, не взмахнув руками, а его товарищ как будто согнулся и как кошка бросился в лес. Над моим ухом раздались еще два выстрела, и он упал в кусты, так что видны были только его ноги. «А теперь айда!» — шепнул взводный с веселым и взволнованным лицом, и мы побежали. Лес вокруг нас ожил. Гремели выстрелы, скакали кони, слышалась команда на немецком языке. Мы добежали до опушки, но не в том месте, откуда пришли, а много ближе к врагу. Надо было перебежать к перелеску, где, по всей вероятности, стояли неприятельские посты. После короткого совещания было решено, что я пойду первым, и. если буду ранен, то мои товарищи, которые бегали гораздо лучше меня, подхватят меня и унесут. Я наметил себе на полпути стог сена и добрался до него без помехи. Дальше приходилось идти прямо на предполагаемого врага. Я пошел, согнувшись и ожидая каждую минуту получить пулю вроде той, которую сам только что послал неудачливому немцу. И прямо перед собой в перелеске я увидел лисицу. Пушистый красновато-бурый зверь грациозно и неторопливо скользил между стволов. Не часто в жизни мне приходилось испытывать такую чистую, простую и сильную радость. Где есть лисица, там, наверное, нет людей. Путь к нашему отступлению свободен...»
В декабре 1914 года Гумилев получил звание ефрейтора и Георгиевский крест IV степени. В январе 1915 года — произведен в унтер-офицеры, а в декабре удостоен второго Георгиевского креста — III степени.
В мае 1917 года — назначен в русский экспедиционный корпус, находившийся в расположении союзников. Через Финляндию, Швецию, Норвегию, Англию Гумилев прибыл в Париж.
В апреле 1918 года Гумилев вернулся в Россию. Здесь вышли сборники «Колчан», «Костер», «Фарфоровый павильон», африканская поэма «Мик», а в 1919-м— перевод вавилонского эпоса «Гильгамеш». Тогда же, в 1918 году Гумилев развелся с Ахматовой и женился на Анне Энгельгард. Он поселился в одной из комнат Дома искусств, приспособленного под общежитие писателей, но из-за трудных условий он скоро отправил жену в Слепнево. Входил в редколлегию издательства «Всемирная литература». Выступал с многочисленными лекциями в Тенишевском училище, в Пролеткульте, в Балтфлоте. Руководил поэтической студией «Звучащая раковина», создал второй «Цех поэтов».
«О семинаре Гумилева в среде любителей поэзии сложилось немало легенд, и от меня хотели узнать, что в этих легендах правда, а что — вымысел,— вспоминал позже Николай Чуковский, активный участник «Звучащей раковины». — Особенно упорным является предположение, будто Гумилев заставлял своих учеников чертить таблицы и учил их писать стихи, бросая на эти таблицы шарик из хлебного мякиша. Так вот, что было и чего не было: таблицы были, шарика не было. Гумилев представлял себе поэзию как сумму неких механических приемов, абстрактно-заданных, годных для всех времен и для всех поэтов, не зависимых ни от судьбы того или иного творца, ни от каких-либо общественных процессов. В этом он перекликался с так называемыми формалистами, группировавшимися вокруг общества ОПОЯз (Виктор Шкловский, Роман Якобсон, Б. Эйхенбаум и др.). Но в отличие от теорий опоязовцев, опиравшихся на университетскую науку своего времени, теории Николая Степановича были вполне доморощенными. Для того, чтобы показать уровень лингвистических познаний Гумилева, приведу только один пример: он утверждал на семинаре, что слово «семья» произошло от слияния двух слов «семь я», и объяснял это тем, что нормальная семья состоит обычно из семи человек— отца, матери и пятерых детей. Все это мы, студенты, добросовестно записывали в свои тетради. Стихи, по его мнению, мог писать каждый, для этого следовало только овладеть приемами. Кто хорошо овладеет всеми приемами, тот будет великолепным поэтом. Чтобы легче было овладевать приемами, он их систематизировал. Эта систематизация и была, по его мнению, теорией поэзии.
Мы, студисты, — не без юмора замечал Чуковский, — усердно сидели над своими таблицами и, тем не менее, писали на удивление скверные вирши На семинаре мы читали их поочередно, по кругу, и Николай Степанович судил нас. Когда по кругу приходила его очередь, читал и он новые стихи, написанные в промежутке между двумя семинарами. Он много писал в те годы, то были годы расцвета его дарования, он писал все лучше. Не знаю, пользовался ли он сам своими таблицами Одно для меня несомненно— к таблицам он относился совершенно серьезно...»
Чуковский был прав, говоря о расцвете дарования Гумилева. В последних своих книгах («Костер», «Шатер», «Огненный столп») он предстал перед читателями поэтом, действительно создавшим свой собственный, ни на какой другой непохожий мир.
Поздний Гумилев полон любви и сострадания, но о покое говорить не приходится. Поэт чувствует, что назревает великий переворот, что человечество стоит у порога новой эры, - и мучительно переживал вторжение этого неведомого:
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком - скоро ли, Господь? –
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
«Шестое чувство» (1919 г.)
Тяга к старому укладу, порядку, верность законам дворянской чести и служения Отечеству – вот что отличало Гумилева в смутные времена семнадцатого года и Гражданской войны. выступая перед революционными матросами, он демонстративно читал: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя» - одно из своих африканских стихотворений. Но всеобщий подъём захватил, опалил и его. Гумилев не принял большевизма – он был для поэта как раз воплощением бесовского лика России. Последовательный аристократ во всем, Гумилев ненавидел «русский бунт». Но он во многом понимал причины восстания и надеялся, что Россия в конце концов найдет свой исконный, широкий и ясный путь. А потому, полагал Гумилев, нужно служить любой России – эмиграцию он считал позором.
И Гумилев читал рабочим лекции, собирал кружок «Звучащая раковина», переводил для издательства «Всемирная литература», выпускал книгу за книгой.
На сломе эпох жизнь как никогда таинственна: мистикой пронизано все. Тема зрелого Гумилева – столкновение разума, долга и чести со стихией огня и смерти, которая бесконечно привлекала его – поэта, но и сулила гибель ему же – солдату.
Стихотворные сборники «Костер», «Огненный столп», «К синей звезде» полны шедевров, знаменующих собою совершенно новый этап гумилевского творчества. Анна Ахматова не зря называла его «пророком». Он предсказал и собственную казнь:
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими,
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
«Заблудившийся трамвай» (1919 г.)
Впервые в этом стихотворении герой Гумилева не победитель, не путешественник – завоеватель, даже не философ, стойко принимающий сыплющиеся на него несчастья. А потрясенный обилием смертей, измученный, потерявший всякую опору человек. Он словно заблудился в «бездне времен», в лабиринтах преступлений и злодейств.
В ночь с 3 на 4 августа 1921 года Гумилев был арестован по обвинению в участии в контрреволюционной Петроградской боевой организации (ПБО), возглавляемой профессором В.Н. Таганцевым.
«Не берусь судить о степени виновности Гумилева, — писал Карпов, — но и невиновности его суд не установил. О заговоре Таганцева было подробное сообщение в газете. Про Гумилева, в частности, там сказано следующее: «Гумилев Николай Степанович, 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии изд-ва «Всемирной литературы», беспартийный, б. офицер. Участник ПВО, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности». Решение суда — расстрел.
Хочу высказать просто логические суждения по поводу обстоятельств, в которых оказался Гумилев. Он был офицером. Звание накладывает своеобразный отпечаток на поведение, образ жизни и общение людей военных. Советские офицеры отказались от многих традиций, которые не свойственны Советской Армии. Но мне, советскому офицеру в прошлом, понятно, например, почему до революции офицеры за оскорбление словом, не говоря уж об оскорблении действием, вызывали на дуэль: лишались жизни, сберегая свою честь. Понимая это, я представляю себе Гумилева, к которому, очевидно пришли его друзья или бывшие сослуживцы-офицеры и, зная его как человека своего круга, предложили, видимо, участвовать в заговоре и для начала написать прокламацию. Но, насколько мне известно, он эту прокламацию не написал. Дальше в обвинении сказано: «обещал связать». Но обещал, опять-таки исходя из чисто офицерских отношений; он просто не мог отказать сотоварищам, даже и не будучи их единомышленником. По старой дружбе обещал. Но в газете ведь не сказано, что он это обещание выполнил. Еще известно, что при аресте у Гумилева были изъяты из письменного стола деньги. Именно и деньги, которые были ему отпущены на «технические надобности». А если деньги были изъяты, следовательно, Гумилев просто не успел осуществить или оплатить какое-то дело, на которое предназначались эти деньги. Но самое убедительное, на мой взгляд, доказательство лояльности Гумилева в том, что у него нет антисоветских стихотворений. Ни одного! И это говорит об очень многом».
24 августа 1921 года Гумилев был расстрелян.
Может быть, смерть Гумилева оттого и отзывается так болезненно в сердце каждого русского человека (хотя казнь безвинного человека ужасна и сама по себе), что убит он был на взлете, накануне главных своих свершений. Как показывают архивные материалы, Гумилев неопределенно обещал участникам заговора, что в случае выступления поддержит их. Человек исключительной прямоты и честности, он не скрыл на следствии своих монархических взглядов. Чекисты, расстреливавшие его, были поражены его хладнокровием.
Точная дата расстрела не известна. По словам Ахматовой, казнь произошла близ Бернгардовки под Петроградом. Могила поэта не найдена.
В 1987 году в журнале «Новый мир» выступил Г.А. Терехов, заслуженный юрист РСФСР, государственный советник юстиции второго класса. «Мне довелось по долгу службы, — писал он, — изучать в свое время все материалы дела, находящегося в архиве. Я ознакомился с делом Гумилева, будучи прокурором в должности помощника Генерального прокурора СССР и являясь членом коллегии Прокуратуры СССР. По делу установлено, что H.C. Гумилев действительно совершил преступление, но вовсе не контрреволюционное, которое и в настоящее время относится к роду особо опасных государственных преступлений, а так называемое «иное государственное преступление», а именно — не донес органам советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщическую организацию, от чего он категорически отказывался. Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилева в участии в антисоветском заговоре, в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет. Там содержатся лишь доказательства, подтверждающие недонесение им о существовании контрреволюционной организации, в которую он не вступил. Мотивы поведения Гумилева зафиксированы в протоколе его допроса: пытался его вовлечь в антисоветскую организацию его друг, с которым он учился и был на фронте. Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему пойти с доносом. Преступление считается серьезным, но совершено оно не по политическим мотивам. Совершенное Гумилевым преступление по советскому уголовному праву называется — «прикосновенность к преступлению», и по Уголовному кодексу РСФСР ныне наказывается по ст. 88 УК РСФСР лишением свободы на срок от одного до трех лет или исправительными работами до двух лет. Соучастием недонесение по закону не является. Нельзя смешивать в одну кучу и тех, кто согласился участвовать в заговоре, и тех, кто от этого категорически отказался.
В настоящее время по закону и исходя из требований презумпции невиновности Гумилев не может признаваться виновным в преступлении, по которому он был осужден. Любые иные (в том числе следственные и судебные) материалы, даже если они имеются в других уголовных делах, но не приобщены были в то время к делу Гумилева, не могут быть приняты в настоящее время во внимание юридической (а также и политической) оценки поведения Н.С. Гумилева. Полагаю, что такие материалы (если они существуют) не могут быть сейчас, шестьдесят шесть лет спустя, направлены в обвинение Гумилева, а также использованы литературоведами. Между прочим, в материалах уголовного дела по обвинению Н.С. Гумилева имеется обращение Максима Горького с просьбой в пользу Гумилева».
Семь десятилетий его стихи распространялись в России в списках, а издавались лишь за границей. Но Гумилев питал русскую поэзию своей жизнерадостностью, силой страстей, готовностью к испытаниям. Многие годы он учил читателей сохранять достоинство в любых обстоятельствах, оставаться собой вне зависимости от исхода битвы и прямо смотреть в лицо жизни:
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
………………………………
А когда придет их последний час,
Ровный туман застелен взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.
«Мои читатели» (1921 г.)
Прашкевич, Г.М. Самые знаменитые поэты России /Г.М. Прашкевич. – М.: Вече, 2001. – С. 217-227.
Энциклопедия для детей. Т. 9. Русская литература. Ч. 2. XX век /Гл. ред. М.Д. Аксенова. – М.: Аванта+, 2001. – С. 257-267.
Литературные имена: Николай Гумилёв URL: http://www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=22
